Спеть смогу еще на бис, жить на бис я не сумею...
Она вышла из своего кафе в утреннюю пустоту улицы. Ровно восемь шестнадцать. Ровно минута с того времени, как она должна была прийти в это кафе. Теперь у неё было целых сорок четыре свободных, и, куда их сейчас деть, она попросту не знала. И она просто пошла.
Она шла по улице так же, как шла обычно по жизни – чёткими, выверенными шагами, как нож по миллиметровой бумаге. Казалось, она просто не может сделать шага в сторону, потому что за ним обязательно последует расстрел – высшая мера, к которой она приговорит себя сама.
читать дальшеВ её жизни просто не должно было быть никаких эксцессов. Уже почти пять лет она жила по одному распорядку. Ровно в шесть сорок подъем, пробежка, тренажёры. В семь двадцать макияж. В семь пятьдесят, и ни секундой позже, - она обязана была выходить из дома.
Её никто нигде не ждал, но в восемь пятнадцать она неизменно заходила в одно и то же кафе, заказывала двойной моккачино и шоколадный маффин, брала в руки свежий номер «St.Petersburg Times» и, казалось, уходила ненадолго в себя. Но ровно без пяти минут девять к ней подходила её официантка, изящным движением руки опускала на столик блюдце со счётом и отходила на почтительное расстояние, как полагается по официантскому этикету – чтобы не мешать клиенту расплачиваться. Она всегда оставляла в этом кафе одну и ту же сумму – стоимость кофе и маффина плюс чаевые. Ровно тридцать процентов и ни копейкой меньше. Официантка забирала деньги, говорила ей «До встречи» и провожала глазами.
Сегодня официантка, не дожидаясь её заказа, объявила ей, что шоколадные маффины не завезли, и не будет ли посетительнице угодно что-нибудь другое. Но та лишь встала и вышла из кафе. Другого она не хотела. Другого для неё не существовало.
Итак, восемь шестнадцать. Привычный ритм жизни был нарушен, пожалуй, в первый раз с того момента, как она сама себе его установила. Пять лет назад, когда поступила на математический факультет государственного университета.
Математику она не любила с начальных классов. Но, пытаясь доказать что-то то ли себе, то ли другим, получила аттестат с отличием и пошла изучать высшую математику. Высшую – звучало примерно также, как «высшая мера». Странная параллель, игра слов, на которую она не могла позволить себе обратить внимание. Слова не были её специальностью, а, значит, они для неё не существовали.
У неё была такая странность – она делала лишь то, что хотела, а хотеть она могла лишь то, что для неё существовало. Или наоборот – понять этого не могла даже она.
Восемь двадцать. Даже не сесть в сквере с газетой, естественно, она забыла её взять. Она подняла голову и не поверила своим глазам. Он.
Его видеть она точно не хотела. По крайней мере, не сегодня. Тем более, не сегодня, когда всё и так идет не по плану. Он для неё не существовал почти пять лет, и она искренне надеялась, что мир достаточно велик, чтобы не заставить его существовать вновь.
Когда-то давно она была простой школьницей. Да, слегка амбициозной, с претензиями к себе, но, в общем-то, казалась окружающим нормальным человеком. Она не загоняла себя в рамки цифр, любви к которым не питала, и предпочитала им живое общение и вообще слова. Слова устные и письменные были частью её жизни, она обожала задушевные разговоры с подругами, секретики с матерью и игру с малышами. Она всегда была активисткой и помощницей завуча по воспитательной работе. Дети её любили, и она отвечала им взаимностью. Ей прочили работу вожатой, и, закончив школу, она сдала экзамены в педагогический вуз, и, не дождавшись результатов, уехала работать в лагерь. Место для неё, естественно, было найдено.
Она с детства пыталась забыть своё полное имя, заменяя его коротким «Тина». Вожатая Тина. Звучало, и дети её запоминали.
Он работал в этом лагере уже два года и дослужился до звания старшего вожатого. Он думал, что имеет право на всё, и поэтому называл её полным именем, что приводило её в неистовство. Он ей безумно нравился, он отличался от всех мужчин, которые окружали её раньше – бывших одноклассников, тупые шутки которых не вызывали даже тени улыбки, лысеющего пьяноватого соседа, который каждый вечер пялился из окна та то, как она возвращается домой… Он был другим, в разговоре с ним она чувствовала себя, в конце концов, слабее и женственнее, чем казалась окружающим. Но она не желала себе в этом признаться, и поэтому просто делала вид, что бесится, когда он обращался к ней с самыми дежурными фразочками. Называя её полным именем.
– Теона, не забудьте, что в тихий час сегодня планерка.
Теона. Она не верила в Бога, поэтому имя это носить не хотела. Но ему она прощала даже это, хотя, по сути, могла не прощать. Ибо просить прощения мог только близкий человек, а он им не был. До поры до времени.
Последняя дискотека дала младшим вожатым немного свободы. Пока дети развлекались, им было разрешено отдохнуть и заняться всем, чем угодно. Она еще не знала, что для неё расставлена ловушка и легко попалась в неё. Какая свобода без алкоголя? Дискотека длилась три часа, и девушки спокойно наслаждались огнём костра и бутылкой вина на троих. А потом пришла администрация в лице старшего вожатого и объявила, что они будут наказаны.
Наказание первой должна была нести она. Он сделал вид, что схватил её за руку и повёл к директору, а, на самом деле, они пришли в его комнату в общежитии. Её разморило от алкоголя, поэтому она даже не боялась и не кричала. Больно не было, только чуть-чуть странные ощущения. А потом приятное тепло по всему телу и радость оттого, что не надо спать в вожатской и всю ночь прислушиваться к шуму в коридоре.
Наутро он попытался поцеловать её. Но опьянение уже прошло, и она инстинктивно оттолкнула его. Он удивился и произнёс лишь два слова. Те два слова, которые определили её жизнь.
– Как ребенок.
Она не желала быть ребенком. Спешно натянув сарафан, она в последний раз посмотрела ему в глаза и вышла из общежития. Приехав в город, она забрала документы из педагогического и поступила на высшую математику. Она больше не желала иметь ничего общего с детством. Такого понятия для неё больше не существовало, равно как и его.
Математика оградила её от нежелательных социальных контактов, математика стала всем её существом, и вскоре точность и чёткость стали её девизом, как были они девизом высшей.
Он шел ей навстречу, но заметил её еще издалека. Пока она находилась на безопасном расстоянии, он разглядывал её, как смотрят на новый экспонат в любимом музее. Она изменилась за эти пять лет, и это было заметно даже с расстояния от Луны до Земли. Походка её стала жестче, и уже не скажешь, что это младшая вожатая Тина бежит на планёрку. Впрочем, так уже давно и не было.
Почувствовав взгляд в упор, она остановилась. Он. Его видеть она не хотела, тем более, сегодня. Но было уже поздно делать вид, что она его не заметила. Случайная встреча глаз обязывает к продолжению беседы, даже, если она оборвалась пять лет назад. Он и продолжил.
– Привет.
– Здравствуй.
– Теона, ты, видимо, не узнала меня, моё имя…
– Не утруждайся представляться. По одному лишь обращению узнала, – перебила она его на полуслове, так и не услышав имя, которого для неё не существовало пять лет. – Скажи, чего ты хочешь?
Он очень удивился и в тот же момент понял, что хочет её. Не ту девочку-вожатую из прошлого, а именно её, женщину, чью силу он почувствовал с первого её слова.
– Рад тебя видеть через столько лет. А ты не изменилась, остаёшься всё такой же очаровательной. Как ты? Учишься еще, или уже нет? Как мама? Как жизнь вообще?
Ему было необязательно знать, что мама умерла в то лето, когда она забрала документы из педагогического института. Он бросал сотни ненужных вопросов, дежурных комплиментов, как будто заново пытался ей понравиться. Она не ответила ни на один его вопрос, лишь учтиво приподняла вверх уголки губ и задала свой вопрос снова:
– Так чего ты хочешь?
И он принялся рассказывать о своей жизни, о лагере, о детях. О сокращении в штате и о том, как несправедливо, что выгнали именно его. И он уже три года не может найти себе постоянной работы. И эта встреча с Теоной, видимо, судьбоносна, потому что именно сегодня он просто так слонялся по улицам, в надежде попасть под какой-нибудь утренний трамвай.
Она слушала его и с каждым словом всё больше понимала, как жалок и ничтожен на самом деле тот, кого она когда-то считала отличным от всех. Она не смогла бы соврать, если бы он спросил, насколько он изменился. Ей было противно, но она слушала всю его исповедь, потому что нужно было занять время. Ровно без пяти девять она вновь подняла уголки губ, и он тут же замолчал.
– Прощай, мне надо идти.
От кафе до остановки девятичасового автобуса идти было ровно пять минут. А от этого сквера – три. Но она решила оставить в запасе две минуты, чтобы прийти в себя. Он промолчал, видно, даже не понял, что она уже уходит. Лишь проводил её глазами и повернулся к дороге, чтобы перейти её в неположенном месте – просто потому что захотелось перейти.
На часах было девять ноль две. Она еще не припоминала случая, когда автобус опаздывал. Мимо остановки промчалась скорая с включёнными мигалками и исчезла за поворотом. Автобуса так и не было.
– Скажите, а что случилось там, за углом?
– Да ничего, девушка, не волнуйтесь. Автобус парня какого-то задавил.
Она шла по улице так же, как шла обычно по жизни – чёткими, выверенными шагами, как нож по миллиметровой бумаге. Казалось, она просто не может сделать шага в сторону, потому что за ним обязательно последует расстрел – высшая мера, к которой она приговорит себя сама.
читать дальшеВ её жизни просто не должно было быть никаких эксцессов. Уже почти пять лет она жила по одному распорядку. Ровно в шесть сорок подъем, пробежка, тренажёры. В семь двадцать макияж. В семь пятьдесят, и ни секундой позже, - она обязана была выходить из дома.
Её никто нигде не ждал, но в восемь пятнадцать она неизменно заходила в одно и то же кафе, заказывала двойной моккачино и шоколадный маффин, брала в руки свежий номер «St.Petersburg Times» и, казалось, уходила ненадолго в себя. Но ровно без пяти минут девять к ней подходила её официантка, изящным движением руки опускала на столик блюдце со счётом и отходила на почтительное расстояние, как полагается по официантскому этикету – чтобы не мешать клиенту расплачиваться. Она всегда оставляла в этом кафе одну и ту же сумму – стоимость кофе и маффина плюс чаевые. Ровно тридцать процентов и ни копейкой меньше. Официантка забирала деньги, говорила ей «До встречи» и провожала глазами.
Сегодня официантка, не дожидаясь её заказа, объявила ей, что шоколадные маффины не завезли, и не будет ли посетительнице угодно что-нибудь другое. Но та лишь встала и вышла из кафе. Другого она не хотела. Другого для неё не существовало.
Итак, восемь шестнадцать. Привычный ритм жизни был нарушен, пожалуй, в первый раз с того момента, как она сама себе его установила. Пять лет назад, когда поступила на математический факультет государственного университета.
Математику она не любила с начальных классов. Но, пытаясь доказать что-то то ли себе, то ли другим, получила аттестат с отличием и пошла изучать высшую математику. Высшую – звучало примерно также, как «высшая мера». Странная параллель, игра слов, на которую она не могла позволить себе обратить внимание. Слова не были её специальностью, а, значит, они для неё не существовали.
У неё была такая странность – она делала лишь то, что хотела, а хотеть она могла лишь то, что для неё существовало. Или наоборот – понять этого не могла даже она.
Восемь двадцать. Даже не сесть в сквере с газетой, естественно, она забыла её взять. Она подняла голову и не поверила своим глазам. Он.
Его видеть она точно не хотела. По крайней мере, не сегодня. Тем более, не сегодня, когда всё и так идет не по плану. Он для неё не существовал почти пять лет, и она искренне надеялась, что мир достаточно велик, чтобы не заставить его существовать вновь.
Когда-то давно она была простой школьницей. Да, слегка амбициозной, с претензиями к себе, но, в общем-то, казалась окружающим нормальным человеком. Она не загоняла себя в рамки цифр, любви к которым не питала, и предпочитала им живое общение и вообще слова. Слова устные и письменные были частью её жизни, она обожала задушевные разговоры с подругами, секретики с матерью и игру с малышами. Она всегда была активисткой и помощницей завуча по воспитательной работе. Дети её любили, и она отвечала им взаимностью. Ей прочили работу вожатой, и, закончив школу, она сдала экзамены в педагогический вуз, и, не дождавшись результатов, уехала работать в лагерь. Место для неё, естественно, было найдено.
Она с детства пыталась забыть своё полное имя, заменяя его коротким «Тина». Вожатая Тина. Звучало, и дети её запоминали.
Он работал в этом лагере уже два года и дослужился до звания старшего вожатого. Он думал, что имеет право на всё, и поэтому называл её полным именем, что приводило её в неистовство. Он ей безумно нравился, он отличался от всех мужчин, которые окружали её раньше – бывших одноклассников, тупые шутки которых не вызывали даже тени улыбки, лысеющего пьяноватого соседа, который каждый вечер пялился из окна та то, как она возвращается домой… Он был другим, в разговоре с ним она чувствовала себя, в конце концов, слабее и женственнее, чем казалась окружающим. Но она не желала себе в этом признаться, и поэтому просто делала вид, что бесится, когда он обращался к ней с самыми дежурными фразочками. Называя её полным именем.
– Теона, не забудьте, что в тихий час сегодня планерка.
Теона. Она не верила в Бога, поэтому имя это носить не хотела. Но ему она прощала даже это, хотя, по сути, могла не прощать. Ибо просить прощения мог только близкий человек, а он им не был. До поры до времени.
Последняя дискотека дала младшим вожатым немного свободы. Пока дети развлекались, им было разрешено отдохнуть и заняться всем, чем угодно. Она еще не знала, что для неё расставлена ловушка и легко попалась в неё. Какая свобода без алкоголя? Дискотека длилась три часа, и девушки спокойно наслаждались огнём костра и бутылкой вина на троих. А потом пришла администрация в лице старшего вожатого и объявила, что они будут наказаны.
Наказание первой должна была нести она. Он сделал вид, что схватил её за руку и повёл к директору, а, на самом деле, они пришли в его комнату в общежитии. Её разморило от алкоголя, поэтому она даже не боялась и не кричала. Больно не было, только чуть-чуть странные ощущения. А потом приятное тепло по всему телу и радость оттого, что не надо спать в вожатской и всю ночь прислушиваться к шуму в коридоре.
Наутро он попытался поцеловать её. Но опьянение уже прошло, и она инстинктивно оттолкнула его. Он удивился и произнёс лишь два слова. Те два слова, которые определили её жизнь.
– Как ребенок.
Она не желала быть ребенком. Спешно натянув сарафан, она в последний раз посмотрела ему в глаза и вышла из общежития. Приехав в город, она забрала документы из педагогического и поступила на высшую математику. Она больше не желала иметь ничего общего с детством. Такого понятия для неё больше не существовало, равно как и его.
Математика оградила её от нежелательных социальных контактов, математика стала всем её существом, и вскоре точность и чёткость стали её девизом, как были они девизом высшей.
Он шел ей навстречу, но заметил её еще издалека. Пока она находилась на безопасном расстоянии, он разглядывал её, как смотрят на новый экспонат в любимом музее. Она изменилась за эти пять лет, и это было заметно даже с расстояния от Луны до Земли. Походка её стала жестче, и уже не скажешь, что это младшая вожатая Тина бежит на планёрку. Впрочем, так уже давно и не было.
Почувствовав взгляд в упор, она остановилась. Он. Его видеть она не хотела, тем более, сегодня. Но было уже поздно делать вид, что она его не заметила. Случайная встреча глаз обязывает к продолжению беседы, даже, если она оборвалась пять лет назад. Он и продолжил.
– Привет.
– Здравствуй.
– Теона, ты, видимо, не узнала меня, моё имя…
– Не утруждайся представляться. По одному лишь обращению узнала, – перебила она его на полуслове, так и не услышав имя, которого для неё не существовало пять лет. – Скажи, чего ты хочешь?
Он очень удивился и в тот же момент понял, что хочет её. Не ту девочку-вожатую из прошлого, а именно её, женщину, чью силу он почувствовал с первого её слова.
– Рад тебя видеть через столько лет. А ты не изменилась, остаёшься всё такой же очаровательной. Как ты? Учишься еще, или уже нет? Как мама? Как жизнь вообще?
Ему было необязательно знать, что мама умерла в то лето, когда она забрала документы из педагогического института. Он бросал сотни ненужных вопросов, дежурных комплиментов, как будто заново пытался ей понравиться. Она не ответила ни на один его вопрос, лишь учтиво приподняла вверх уголки губ и задала свой вопрос снова:
– Так чего ты хочешь?
И он принялся рассказывать о своей жизни, о лагере, о детях. О сокращении в штате и о том, как несправедливо, что выгнали именно его. И он уже три года не может найти себе постоянной работы. И эта встреча с Теоной, видимо, судьбоносна, потому что именно сегодня он просто так слонялся по улицам, в надежде попасть под какой-нибудь утренний трамвай.
Она слушала его и с каждым словом всё больше понимала, как жалок и ничтожен на самом деле тот, кого она когда-то считала отличным от всех. Она не смогла бы соврать, если бы он спросил, насколько он изменился. Ей было противно, но она слушала всю его исповедь, потому что нужно было занять время. Ровно без пяти девять она вновь подняла уголки губ, и он тут же замолчал.
– Прощай, мне надо идти.
От кафе до остановки девятичасового автобуса идти было ровно пять минут. А от этого сквера – три. Но она решила оставить в запасе две минуты, чтобы прийти в себя. Он промолчал, видно, даже не понял, что она уже уходит. Лишь проводил её глазами и повернулся к дороге, чтобы перейти её в неположенном месте – просто потому что захотелось перейти.
На часах было девять ноль две. Она еще не припоминала случая, когда автобус опаздывал. Мимо остановки промчалась скорая с включёнными мигалками и исчезла за поворотом. Автобуса так и не было.
– Скажите, а что случилось там, за углом?
– Да ничего, девушка, не волнуйтесь. Автобус парня какого-то задавил.
-
-
29.04.2009 в 18:33-
-
29.04.2009 в 18:55ночной бред))